Неточные совпадения
Тит Никоныч любил беседовать с нею о том, что делается в
свете, кто с кем воюет, за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его можно было возить отвсюду за
границу. Знал он еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал, как одно море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане или французы, и решит, полезно ли это или нет.
Здесь замечу в скобках о том, о чем узнал очень долго спустя: будто бы Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне отвезти старика за
границу, склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между тем негласно в
свете, что он совершенно лишился рассудка, а за
границей уже достать свидетельство об этом врачей. Но этого-то и не захотела Катерина Николаевна ни за что; так по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованием отвергнула этот проект. Все это — только самый отдаленный слух, но я ему верю.
— Ведь всему же на
свете бывают
границы…
Всякий раз, когда вступаешь в лес, который тянется на несколько сот километров, невольно испытываешь чувство, похожее на робость. Такой первобытный лес — своего рода стихия, и немудрено, что даже туземцы, эти привычные лесные бродяги, прежде чем переступить
границу, отделяющую их от людей и
света, молятся богу и просят у него защиты от злых духов, населяющих лесные пустыни.
Василий Голицын, фаворит царевны Софьи, образованнейший человек своего века, выстроил эти палаты в 1686 году и принимал в них знатных иностранцев, считавших своим долгом посетить это, как писали за
границей, «восьмое чудо»
света.
Не заключайте, пожалуйста, из этого ворчанья, чтобы я когда-нибудь был спартанцем, каким-нибудь Катоном, — далеко от всего этого: всегда шалил, дурил и кутил с добрым товарищем. Пушкин сам увековечил это стихами ко мне; но при всей моей готовности к разгулу с ним хотелось, чтобы он не переступал некоторых
границ и не профанировал себя, если можно так выразиться, сближением с людьми, которые, по их положению в
свете, могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода тень.
Равные ей по происхождению женихи, в погоне за деньгами купеческих дочек за
границей, малодушно рассеялись по
свету, оставив родовые зáмки или продав их на слом евреям, а в городишке, расстилавшемся у подножия ее дворца, не было юноши, который бы осмелился поднять глаза на красавицу-графиню.
Подобные неясности в жизни встречаются довольно нередко. Я лично знаю довольно много тайных советников (в Петербурге они меня игнорируют, но за
границей, по временам, еще узнают), которые в свое время были губернскими секретарями и в этом чине не отрицали, что подлинный источник
света — солнце, а не стеариновая свечка. И представьте себе, ужасно они не любят, когда им про это губернское секретарство напоминают. И тоже трудно разобрать, почему.
Та отчаянная идея, с которою он вошел к Кириллову, после «дурака», выслушанного от Петра Степановича на тротуаре, состояла в том, чтобы завтра же чем
свет бросить всё и экспатрироваться за
границу!
Кто возвращался ободранный и голодный, кого немцы гнали на веревке до
границы, а кто пропадал без вести, затерявшись где-то в огромном божьем
свете, как маленькая булавка в омете соломы.
Свет дугового фонаря мола ставил его отчетливые очертания на
границе сумерек, в дали которых виднелись черные корпуса и трубы пароходов.
Наконец, настойчиво отведя эти чувства, как отводят рукой упругую, мешающую смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой отдаленным
светом. Надпись находилась от меня на расстоянии шести-семи футов. Прекрасно была озарена она скользившим лучом. Слово «Бегущая» лежало в тени, «по» было на
границе тени и
света — и заключительное «волнам» сияло так ярко, что заметны были трещины в позолоте.
Семнадцатилетняя княжна решила как можно скорее оставить материн дом. Выход представлялся один — замужество. Княжна Анастасия никого не любила, ей даже никто не нравился, ей было все равно, за кого бы ее судьба ни вынесла, лишь бы поскорее, лишь бы заставить завидовать себе своих подруг, уехать за
границу, а возвратясь оттуда, жить открытым домом и делать то же, что делают другие, то есть «выезжать в
свет», к чему бабушка была решительно неспособна и откровенно в этом сознавалась, говоря, что...
— Какое! — перебил Лежнев, — я плакал, как ребенок, когда провожал его за
границу. Однако, правду сказать, семя там у меня на душе залегло тогда же. И когда я встретил его потом за
границей… ну, я тогда уже и постарел… Рудин предстал мне в настоящем своем
свете.
Идет Саша по-хоженому, тихо присматриваясь и прислушиваясь, — стал он тем сложным существом, в котором исчезли призрачные
границы времени и противное мигание настоящего сменилось ровным, негаснущим
светом безвременности.
Все внимание специалиста обращено на частности; он с каждым шагом более и более запутывается; частности делаются дробнее, ничтожнее, деление не имеет
границ; темный хаос случайностей стережет его возле и увлекает в болотистую тину той закраины бытия, которую
свет не объемлет: это его бесконечное море в противоположность дилетантскому.
И мне представлялись не поездки за
границу, не
свет, не блеск, а совсем другая, тихая семейная жизнь в деревне, с вечным самопожертвованием, с вечною любовью друг ко другу и с вечным сознанием во всем кроткого и помогающего провидения.
Настя. Постой! Как я любила тебя! Боже мой! Нет меры, нет никаких
границ! Нет того на
свете, чего бы я для тебя не сделала.
Молодой сон был нашим спасеньем в этом долгом пути. Убаюкиваемые неровной дорогой, ленивой трусцой лошадей, позваниваньем бубенцов и однообразием картин, мы проводили большую часть времени в полузабытьи. Засыпая иной раз при
свете тусклой вечерней зари и просыпаясь темною ночью под шипенье легкой метели, я часто терял
границу между сном и действительностью. Сны порой бывали теплые и яркие, как действительность, холодная действительность походила на кошмарный сон.
Клементьев. То было ли хоть раз, что я заигрывал с вами? Как же это в то время я обольщал вас? А теперь? Или за
границею мало девушек, некого было обольщать? Если бы мои мысли были об этом, некогда было бы мне и вспомнить про вас, расстаться с тою жизнью, чтобы ехать сюда. Там лучше жить, нежели у нас. Вы сама, Наденька, можете понимать это. Вы видите, самые лучшие вещи, какие у нас есть, едут к нам из-за
границы. Зачем же бы мне ехать назад, если бы вы не были для меня милее всего на
свете?
— А по-моему, разве только на том
свете от него ты укроешься, — молвил Семен Петрович. — У тебя за рубежом знакомцы, а у него деньги в кармане. Что перетянет?.. А?.. За
границу уедешь?.. Да ведь граница-то не железной стеной огорожена. Сыщет тебя Чапурин и там. Не забудет дочернего позора, не помрет без того, чтоб не заплатить тебе за ее бесчестье…
— А для большего идиотства или, как там в романах говорят, для большей иллюзии, пойдешь к буфету и опрокидонтом рюмочки две-три. Тут уж в голове и в груди происходит что-то, чего и в сказках не вычитаешь. Человек я маленький, ничтожный, а кажется мне, что и
границ у меня нет… Весь
свет собой обхватываю!
Лару это заняло, и она с любопытством слушала, как Горданов доказывал ей, что если никто из родных не вмешается в брак, то кому же какое дело протестовать. Он привел ей в пример несколько дам, благополучно вышедших замуж от живых мужей, и Лара согласилась, что это хорошее средство для поправления фальшивых положений в глазах
света, «не карающего преступлений, но требующего для них тайны». А через неделю Лара взяла деньги, назначавшиеся на выкуп ее дома, и в один день собралась за
границу.
Нужно ли говорить, как сочно, — да, именно сочно и толково поясняла я, сколько частей
света, сколько мысов и их названия, как граничат эти части
света! При этом я удивительно точно обводила по карте
границы черной лакированной линеечкой.
В 1902 году, высланный Сипягиным из Петербурга, я жил в родной Туле. С год назад вышли в
свет мои «Записки врача» и шумели на всю Россию и заграницу. Весною я собрался ехать за
границу, уже выправил заграничный паспорт. Вдруг получаю письмо.
С точки зрения закона существует развод. От мнения и пересудов
света можно уехать за
границу, можно, наконец, пренебречь этими мнениями и пересудами, но куда уйдешь от внутреннего сознания совершенного преступления, под каким небом найдешь от него убежище?
Предоставив всецело своей жене выслушивать комплименты и любезности, рассыпаемые щедрою рукою представителями и представительницами высшего петербургского
света по адресу его миллионов, он большую часть года находился за
границей, где, как и дома, свободное от дела время отдавал своей громадной библиотеке, пополняемой периодически выходящими в
свет выдающимися произведениями как по всем отраслям знания, так и по литературе.
В безумии, а не в здоровье, в преступлении, а не в подзаконности, в подсознательной, ночной стихии, а не дневном быте, не в
свете сознательно организованной души раскрывается глубина человеческой природы, исследуются ее пределы и
границы.
Сегодня я рассчитывала: когда нам двинуться за
границу. Теперь Володя так раздобрел, Бог с ним, что можно его вести хоть на край
света. Жить здесь, в Ораниенбауме, до осени не стоит. Пожалуй, вдруг захватит дурная погода, дожди, и ребенок опять простудится.
Свет познания совершенно имманентен, внутрен бытию, но в самом бытии есть не только
свет, но и тьма, т. е. в недрах бытия есть иррациональное, не имеющее никакой связи с учением о познании и его
границах.
— Чего же ты хочешь? — простонала она. — Ну, женись на ней, я согласна, т. е. я даю тебе лично это согласие, но чтобы
свет не знал этого, чтобы не было огласки, пусть думают, что ты женился помимо моей воли. Уезжайте после свадьбы за
границу, я там могу даже гостить у вас…
Но о. Василий только посмотрел на него с суровым любопытством и дал отпущение грехов. У выхода Мосягин обернулся: на том же месте расплывчато темнела одинокая фигура попа; слабый
свет восковой свечки не мог охватить ее всю, она казалась огромной и черной, как будто не имела она определенных
границ и очертаний и была только частицею мрака, наполнявшего церковь.
Мировая жизнь вступает в период, когда нет уже ясности и кристальности, нет твердых очертаний, нет легко воспринимаемых
границ, отделяющих царство
света от царства тьмы.
В 1809-м году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за-границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем
свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одною из сестер императора Александра.
И в деревне и за
границей, куда они уезжают, у них те же камни и дерево под ногами, те же гардины, скрывающие от них
свет солнца; те же лакеи, кучера, дворники, не допускающие их до общения с землей, растениями и животными.